Леонид хейфец жены. Леонид ефимович хейфец
«Ленечка, что вы сейчас делаете?» — спросил Мокин. «Ухожу от Тони». — «Не делайте этого, пусть женщины вас бросают. Страдайте, но не причиняйте боли другим». Такие же слова при разводе уже с Наташей Гундаревой скажет мне Женя Бачурин: «О ней думай, не о себе».
О глядываясь назад, понимаю, что жизнь не делится на куски и этапы, это всегда одна дорога, наше богатство зависит от того, сколько мгновений счастья мы смогли собрать и сохранить в своей душе. Не так уж и мало, оказывается...
Детство в Минске вспоминается обилием света: огромные окна двух наших комнат в коммунальной квартире в доме красной профессуры всегда распахнуты настежь. Много музыки, песен, маршей: «Кипучая, могучая, никем непобедимая...» Мама — маленькая, хрупкая, очень энергичная. Вместе с тремя сестрами она занималась в танцевальном кружке при ТРАМе — Театре рабочей молодежи. Сестры Гурвич — теперь это звучало бы как бренд. Папа был совсем не красавец: полноватый, лысый, ростом чуть выше мамы, невероятно добродушный. Работал в ЦК Компартии Белоруссии.
Счастье оборвалось утром двадцать второго июня 1941 года. Во двор крымского санатория, где мы с мамой отдыхали, влетел мальчик на велосипеде, обезумев от восторга, он кричал: «Ура! Война! Война!» Я заразился его настроением, немедленно побежал к маме и увидел, что она собирает вещи. «Надо срочно возвращаться домой, в Минск», — мама села на кровать и горько заплакала. Мне было семь, и я не понимал, чем вызвано такое отчаяние.
Отец двадцать третьего июня ушел на фронт. Перед этим попросил соседа научить его наматывать портянки и сказал, прощаясь: «Передайте Фанечке, что я не помыл посуду и кухню немного испачкал вареньем», — он был сладкоежкой.
До Минска мы не доехали — город бомбили, и нас эвакуировали в Казань. Война в моей памяти — это постоянное ожидание весточки от отца. В сорок пятом нам сообщили, что он пропал без вести. Мама не верила, ждала, искала, но все старания были напрасны.
Сразу после Победы мы вернулись домой. Минск был сильно разрушен, но театры открылись очень быстро. Мама часто брала меня на спектакли, на следующий день, усадив ее и теток на диван, я изображал перед ними персонажей пьесы. Много кривлялся в школе, пацаны смеялись, я был счастлив. Так и не заметил, как влюбился в театр.
Но после школы даже не подумал о том, чтобы поступать в театральный. В нашем роду было много врачей, понес документы в мединститут. Девушка в приемной комиссии из жалости предупредила: «Молодой человек, не стоит даже пытаться, — помолчала и добавила: — Все равно не пройдете». Шел 1951 год, время антисемитизма.
Поступил в Белорусский политехнический институт на механический факультет, учился без
энтузиазма, а после лекций как сумасшедший мчался в драмкружок. Любовь к театру рвала душу. Уже работая на заводе, вдруг уехал в Москву поступать в ГИТИС на режиссерский факультет. И представьте себе, был зачислен. Юноша из провинциальной еврейской семьи без всякого блата попал в главный театральный вуз страны — невероятное счастье!
И вот первая сессия. Сдал экзамены, жду оценок, трясясь от возбуждения: если не получу все «пятерки», значит, таланта нет, вернусь на завод. Зашел в аудиторию, слышу: «Хейфец — «отлично» по режиссуре, «отлично» по актерскому мастерству».
От счастья прыжками несусь вниз по лестнице. Забегаю в туалет по малой нужде и вижу: то, что между ног, в красных волдырях, как от ожогов.
Ужас! Ни секунды не медля, помчался в кожно-венерологический диспансер. Женщина-врач сказала: «Не волнуйтесь, это не инфекция, ваша нервная система совершила гормональный выброс, вы слишком эмоциональны, учитесь себя сдерживать».
Легко сказать, а если ты маниакально хочешь быть режиссером и ничего, кроме этого, тебя не интересует? С девушками я не встречался, времени на них не было, дошло до того, что стал объектом студенческих карикатур, кое-кто даже намекал на мою «особую» ориентацию. Однажды, уже учась на третьем курсе, в общежитии, где жил, зашел в комнату к театроведкам и увидел, что на одной из коек сидит роскошная белокурая деваха, Антонина Пипчук. Мысленно примерился и тут же дал отступного: кто я рядом с ней? Она — высокая, статная, кустодиевского типа, а я ближе к шагаловскому персонажу: в очках, с портфелем, набитым книгами, шансов — ноль.
Но в какой-то момент стал замечать, что мы с Тоней постоянно пересекаемся в столовой, гардеробе, в библиотеке — она тоже училась на режиссерском факультете, поступила несколькими годами позже меня. Начались какие-то разговоры, переглядки. Все, как это часто бывает, решил случай. Я заболел гриппом, лежу в постели в комнате общежития, трое студентов, живших со мной, ушли на занятия. Открывается дверь, заглядывает Пипчук.
— Ты что в постели валяешься?
— У меня температура, не подходи близко, заразишься.
— Я, Ленечка, крепкая, болезни ко мне не липнут. Давай посижу с тобой, чай приготовлю.
Присела на кровать, майку на мне поправила. Понятно, что этим не ограничилось...
Решили жить вместе, сняли угол в подвале напротив Центрального телеграфа. Хозяйка комнатки старушка Петровна спала рядом, нас разделяла тонкая простыня, подвешенная на веревке. Петровна уверяла: «Детки, вы меня не стесняйтесь, я глухая». Мы и не стеснялись, но при первой же возможности перебрались в отдельную комнату.
Окончил институт и получил приглашение в Театр Советской Армии. Одно время жили с Тоней в крошечной гримерной. Там она и сообщила мне, что беременна. Что делать? Не положишь же ребенка третьим на раскладушку! Поехал в гости к
известному драматургу, решил посоветоваться с его женой, умной и практичной женщиной. Спрашиваю:
— Как нам быть? Нет московской прописки, нет жилья, я не член КПСС, на лбу огнем пятый пункт светится. Имеем ли мы право заводить ребенка?
Она отвечает:
— Пусть малыш родится, с ним к вам обязательно что-нибудь придет.
Мы поженились. Рожать Тоня поехала в Запорожье, а я остался в Москве — даже в голову не пришло прервать репетиции и поехать с ней. А должен был. Увидел свою дочь месяца через два после ее появления на свет. Только сейчас понимаю, до какой степени не был готов к отцовству.
У меня хранится замечательная любительская фотография: я держу на руках Оленьку, рядом стоит Тоня. В этот момент мы счастливы, хотя в моем мозгу все нормальные семейные отношения напрочь были заслонены работой в театре: я поставил «Шоссе на Большую Медведицу» Юлиана Семенова, «Моего бедного Марата» Арбузова, «Часовщика и курицу» Кочерги, «Дядю Ваню» Чехова, «Смерть Иоанна Грозного» Алексея Толстого, который вошел в список «100 лучших спектаклей ХХ века». Вот туда — на сцену театра — уходили моя любовь и энергия.
Растить ребенка нам помогали Тонина мама Лидия Федоровна и ее сестра Алла, на каком-то этапе они полностью взяли Оленьку на себя, оказав нам неоценимую помощь. Жена окончила ГИТИС, ставила спектакли в Шауляе и Челябинске, потом стала работать заведующей труппой в «Современнике».
И вот счастье: в 1966 году театр выделил нам квартиру. В Минске мы с мамой жили в коммуналке, потом были театральное общежитие, подвал и гримерная, а тут собственное жилье, да еще в Москве, на Сущевском Валу! В первый раз войдя с Тоней в квартиру, я тут же бросился в ванную, встал под душ, без конца переключал кран с холодной на горячую воду, не мог остановиться — восторг щенячий! Вытерся майкой и трусами, вышел и спросил жену:
— Тонь, я долго был в ванной?
— Двадцать минут.
Как я, Леня Хейфец, действующий режиссер, потратил впустую двадцать минут?! Сейчас и сказать стыдно, сколько времени нахожусь в ванной комнате.
Тоня и Лидия Федоровна были невиданными хозяйками, их фирменное блюдо — пельмени — можно было есть до потери пульса. Интересный штрих: потом это им очень помогло в трудные годы эмиграции. После нашего расставания Тоня вышла замуж за легендарного художника Олега Целкова и вместе с ним, мамой и Оленькой уехала в Париж. Первый период жизни за границей женщины лепили пельмени, а великий Целков развозил русский деликатес по французским ресторанам.
Обосновавшись в Москве, я предложил маме переехать к нам поближе. Но она была капризна, требовательна, ее не устраивали предлагаемые варианты. Другое дело теща. По мере того как она из Запорожья двигалась, обменивая квартиры, через Ступино в Москву, росло ее влияние на жизнь нашей семьи. Временами мне трудно было найти с ней общий язык. Наверное, тещу можно понять: она хотела, чтобы зять больше зарабатывал, улучшал жилищные и материальные условия, но я, честно говоря, ко всему этому был равнодушен. Ни о чем, кроме театра, думать не мог. Но тут и в театре начались проблемы.
Ни в коей мере не причисляю себя к революционерам, ниспровергателям устоев. Я старался просто честно делать свое дело. Но хрущевская оттепель заканчивалась, армейские чиновники начали грубо вмешиваться в творческий процесс, указывая, что ставить, а что нет. Запретили мой только что вышедший спектакль «Тайное общество» по пьесе Геннадия Шпаликова и Иосифа Маневича. Декорации сожгли прямо на ступенях театра. И наоборот, навязывалась пьеса Анатолия Софронова «Цемесская бухта» о подвигах Брежнева на войне. На меня давили, я сопротивлялся, но понимал, что развязка близится.
И вот однажды утром прихожу в театр и узнаю, что уволен. Развернулся молча и пошел прочь. На лестнице встретил Сережу Шакурова. Тот очень удивился, что режиссер, к которому он идет на репетицию, направляется к выходу:
— Леонид Ефимович, что случилось?
— Сережа, я уволен.
Шакуров не проявил к моим словам никакого интереса, только спросил:
— А куда вы сейчас?
— На трамвай.
Редкий случай: я вернулся домой из театра в полдень. Рассказал Тоне. Она не стала мучить, расспрашивая о
подробностях, вместо этого предложила: «Давай наконец-то спокойно по-человечески позавтракаем, а то вечно спешишь». Сели за стол, достали из холодильника поллитровку, не успели рюмки ко рту поднести — звонок. Открываю, в дверях Шакуров, в руке тоже бутылка. Через несколько минут опять звонят: на этот раз Наталья Вилькина, моя любимая актриса, с которой я много работал в театре.
— О, вы уже за столом, замечательно. Пьете с утра? Прекрасно. Сережка, тебе подписали заявление?
Спрашиваю:
— Какое заявление?
— Вы не знаете? Шакуров, как только узнал, что вы уволены из театра, не снимая плаща, поднялся к секретарю начальника, попросил листок бумаги и настрочил заявление об уходе. Я тоже написала. Мы в Театре Советской Армии больше не работаем!
Поверьте моему опыту: за пятьдесят лет, которые служу в театре, случаев, когда артист из солидарности с режиссером уходит в никуда, — единицы. Нельзя забывать, что в то время в стране царила советская власть и восстание двух молодых людей могло обернуться для них большими неприятностями.
Я остался с женой и маленьким ребенком совершенно без денег. Спасло предложение из Петрозаводска поставить в Финском театре спектакль «С вечера до полудня» Виктора Розова. Благодаря этому заработал хотя бы на лето.
Парадоксально, но после увольнения из Театра Советской Армии та же советская власть, на этот раз в лице «сталинского сатрапа» Сергея Лапина, председателя Гостелерадио СССР, предложила мне постановку телевизионного спектакля по пьесе Константина Симонова «История одной любви». Я был счастлив, что мог занять в главных ролях Наташу Вилькину и Сережу Шакурова, которые оставались безработными.
Вскоре меня пригласили сразу в пять московских театров, а потом отказали: секретарь Московского горкома партии Шапошникова наложила вето на мою работу в Москве. Написал письмо министру культуры СССР Екатерине Фурцевой с просьбой разобраться, но не отправил, не успел. Тоня прорвалась к ее личному секретарю, плакала, рыдала и по-бабьи подружилась с этой замечательной женщиной, так что у нас в Министерстве культуры появился союзник. Когда встал вопрос о приеме меня в Малый театр, все заместители министра были против. Секретарь что-то сказала Фурцевой, та вмешалась, и я получил работу.
На сцену Малого еще выходили столпы театра — подлинные аристократы, великие старики и старухи. Они себя такими не считали. Но — были. Помню, как праздновали тридцатилетие Победы. Все очень торжественно: президиум, поздравления, гости, начальство из горкома партии. В заключение — объявление, что в фойе будут вручать подарки фронтовикам. В списке имена директора театра Михаила Царева, главного режиссера Бориса Равенских, других Народных артистов СССР. Председательствующий для проформы обратился к залу:
— Кто-нибудь хочет выступить?
И тут на сцену, не торопясь, всем своим
видом показывая: «Рано засобирались, господа, придется меня выслушать», — поднялся Борис Бабочкин, легендарный исполнитель роли Чапаева. Элегантный (костюмы покупал в Париже), на лацкане пиджака — звезда Героя Социалистического Труда. Положил на трибуну свои пергаментные аристократические ладони и сделал зловещую паузу. Зал замер.
— Я на фронте не был и потому от предложенного подарка отказываюсь. Как говорится, не имею права, — четко произнес Бабочкин. Опять пауза. С садистской неторопливостью «Чапаев» продолжил: — Но ведь насколько я знаю, и вы, Михаил Иванович, и вы, Борис Иванович, — он обратился к Цареву и Равенских, — на фронте не были ни одной минуты. Как же вы намереваетесь получать подарки, предназначенные фронтовикам?
Спустился с трибуны в полной тишине и вышел из театра. Он и умер как великий человек: вел «Волгу» и, уже будучи мертвым, остановил автомобиль возле «Метрополя».
А Игорь Ильинский? Министр культуры СССР, кандидат в члены Политбюро Петр Нилович Демичев принимал худсовет Малого театра:
— Проходите, товарищи, садитесь. Сейчас вам принесут чайку. Попьем, поговорим...
— Посидим, попьем и разойдемся с тем, с чем пришли.
В то время так шутить не смел никто.
Год за годом, месяц за месяцем Ильинский терял зрение. Выходил на сцену, ориентируясь только на голос, дыхание партнеров, но был предан театру до самого конца. Сейчас же молодежь даже на репетиции не приходит, предпочитая съемки в сериалах.
Но вернусь к личной жизни. Она не стала проще, несмотря на то что с бытовой точки зрения все у нас наладилось: квартира, постоянная работа, материальный достаток. Слишком на многое я, Тоня и теща Лидия Федоровна смотрели по-разному. В семье беспрерывно возникали разногласия, и моя мать, приезжающая погостить, надо честно признаться, только усугубляла ситуацию. Мне же не доставало мужества и сил все поставить на свои места.
Чаще всего мама, Тоня и теща спорили на тему Олиного воспитания. Между свекровью и невесткой редко встречается взаимопонимание, а что говорить о еврейской среде, где связь между детьми и родителями значительно сильнее, чем просто кровная. Мой отец рано ушел из жизни, я был маминым мальчиком, ее сыночком, ее всем. За первые два года учебы в Москве написал ей триста открыток! При каждой возможности садился в поезд и ехал в Минск, девушки приглашали встретить Новый год, но мне и в голову не приходило отметить праздник без мамы.
После очередного скандала я решил уйти. Это ужасно, но в тот момент меня совершенно не беспокоило, какую боль причиняю Тоне. Не понимал, что такое семья, не захотел остаться даже ради ребенка, просто у-хо-дил.
Собрал вещи, стал застегивать чемодан, и тут ожил телефон. Звонил мой старейший друг режиссер Николай
Мокин, муж известной актрисы Людмилы Арининой, прошедший войну, тюрьму, алкоголизм, смерть ребенка. Своим хриплым голосом он спросил:
— Ленечка, что вы сейчас делаете?
— Собираю чемодан, ухожу от Тони.
— Не делайте этого, не уходите сами, пусть женщины вас бросают. Страдайте, но не причиняйте боли другим, — в его голосе звучало отчаяние.
Я положил трубку и подумал: «Какой-то странный звонок, как будто из космоса. Откуда Мокин знает, что происходит у нас дома?» Удивительно, но такие же слова через много лет при разводе уже с Наташей Гундаревой скажет мой друг Женя Бачурин: «О ней думай, не о себе». Гораздо позже я понял: Бог на стороне страдающих.
После звонка Мокина задумался: «Может, и в самом деле остаться?» Засуетился, стал что-то бессмысленно перекладывать, но тут появилась теща с угрозами, я взбесился и выскочил вон. Убежал в никуда. Квартиру оставил жене с дочкой и опять несколько лет мотался по друзьям, гримеркам, снимал жилье, но ни разу не подумал о возвращении. Надо отдать должное Лидии Федоровне и Тоне, после разрыва они повели себя мудро: не препятствовали нашим встречам с Олей, это было очень ценно для меня.
Уже после расставания с женой повез Оленьку в Минск, мне важно было показать ее родным. Поразительно, нужна была всего одна неделя, свободная от репетиций, чтобы я влюбился в свою дочь: Оля стояла возле окна ко мне спиной и расчесывала волосы, светлые, как у матери. Подняла пряди вверх, я увидел
тоненькую трогательную детскую шейку с белесым легким пушком, и — все...
Во время работы в Малом театре я много сотрудничал с телевидением, ставил фильмы-спектакли. Один из них — «Обрыв» по роману Ивана Гончарова. Снимали на базе Малого, но у меня была возможность пригласить артистов из других театров. Позвал, конечно же, моих любимых Сережу Шакурова и Наташу Вилькину. Собрался полный состав, не хватало только актрисы на роль Марфиньки, я искал ее и не находил. Совершенно отчаялся, но тут одна из опытных редакторов, в сотый раз изучив свою изрядно потертую записную книжку, сказала:
— В Театре Маяковского работает Гундырева или Гундорова. Вам надо непременно с ней встретиться, очень самобытная молодая актриса.
— Ну конечно, конечно, позовите.
Пригласили на просмотр. Наташа Гундарева вошла, произнесла: «Здравствуйте».
Я увидел девочку, девушку, похожую на три солнца, три батона, на три пирога с вареньем. Искал тоненькую изящную актрису, а передо мной стояла толстушка, немножко косолапая, задорная, вся в веснушках. Гундарева начала читать, и я понял, что лучшей Марфиньки и быть не может. Все мои режиссерские фантазии рухнули в один момент. В каждом своем движении она была предельно естественна, искренна, забавна, и это меня совершенно покорило.
Очень скоро обнаружилось Наташино абсолютно недетское, острое, зрелое, я бы сказал почти мужское восприятие жизни. Во время репетиции в
присутствии великой старухи Малого театра Елены Митрофановны Шатровой, лауреата Сталинских премий, Народной артистки СССР, Наташа произнесла нецензурное слово — не специально, чтобы привлечь внимание или грубо выразить несогласие, а выругалась по смыслу ситуации. Это было не принято в стенах академического Малого театра, да еще в присутствии Елены Митрофановны. Шатрова повернулась к Гундаревой, эффектным жестом остановила репетицию и хорошо поставленным голосом произнесла:
— Голубушка, у нас не употребляют такие слова.
Наташа, ни секунды не задумываясь, ответила:
— Елена Митрофановна, спуститесь на этаж ниже, там три алкоголика на вахте в эту самую минуту беседуют.
Послушайте, как они разговаривают у вас в театре.
Потрясенная Шатрова не нашлась, что ответить. Наташа умела постоять за себя.
Талант Гундаревой был мне очевиден и очень близок. Она не играла, она жила на сцене. В ней угадывались огромный темперамент и глубина, но самым главным качеством была беспощадная честность. Наташа не врала ни в чем и поэтому была принята миллионами людей, так как говорила с ними об их жизни честно.
В какой-то момент поймал себя на мысли, что все время думаю о Наташе. Однажды вышел из театра и прямиком направился к телефонной будке. Пока набирал номер, представлял добродушное веснушчатое лицо моей Марфиньки и улыбался. Наконец она взяла трубку.
— Наташа, что вы делаете?! — я буквально прокричал эти слова.
— Мы с мамой ужинаем.
— Можно к вам приехать?
— Конечно, это замечательно.
Так легко и естественно сказала, что я почувствовал себя на седьмом небе.
Купил торт и бегом к ним. Наташа с Еленой Михайловной (у отца давно была другая семья) жили в самом центре Москвы, на Чистых прудах, в большой коммунальной квартире. Поднялся на этаж, увидел дверь со множеством круглых металлических звонков и продолговатых железных пластинок с бумажными вставками, нашел «Гундаревы». Позвонил. Наташа
приветливо встретила, провела в комнату, где уже был накрыт стол — незатейливая закуска, бутылка вина, жареная курица. В тот вечер я был в ударе и, судя по тому, как хохотали мама с дочкой, сумел произвести впечатление. Спросил у Гундаревой, могу ли встретить ее после спектакля, и получил согласие.
Начались наши свидания. Мы медленно брели по бульварам от Тверского до Чистопрудного, часа за полтора доходили до ее дома. Наташа рассказывала какие-то свои девичьи истории, а потом вдруг — раз — и выдаст анекдот, самый настоящий, что называется соленый, я слушал и думал: «Ни хрена себе, эта девушка и мне даст наперед сто очков».
Мне было тридцать восемь, Наташе двадцать четыре, очень хотелось быть вместе. А что для этого необходимо?
Пустая квартира или, на худой конец, комната, у меня же жилья по-прежнему не было. Наконец Николай Мокин и Людмила Аринина уехали на гастроли и оставили мне ключи от своей маленькой квартирки, туда я впервые и пригласил Наташу. Потом и другие сердобольные приятели помогали. Первое время нас с Наташей это устраивало, но в какой-то момент расставаться стало невыносимо больно.
После очередного свидания запер дверь, опустил ключ в карман, представил, как через час верну его хозяину, и спросил:
— Наташка, что, так всегда и будем скитаться по чужим домам?
Гундарева прижала мою голову к своей груди и мягко, с теплотой в голосе произнесла:
— Не боись, Ленечка. Прорвемся.
Речь о том, чтобы поселиться в Наташиных «хоромах» на Чистых прудах, не шла, мы бы там не поместились, к тому же у меня уже имелся богатый опыт тесного общения с тещей. Я опять к друзьям: помогите. Один из приятелей нашел однокомнатную квартиру в Текстильщиках, которая принадлежала какой-то стюардессе, там и началась наша совместная жизнь.
Зная характер мамы, решил познакомить ее с Наташей в самый последний момент, уже перед свадьбой. Мы поехали в Минск. Особой радости в маминых глазах не увидел, она надеялась, что я встречаюсь, например, с дочкой профессора из интеллигентной еврейской семьи. Улучив минутку, шепнула на ухо: «Шпана, почему ты выбираешь таких женщин?» Мама хотела для меня только самого лучшего.
Пытаюсь вспомнить, как делал Наташе предложение, но ничего не всплывает в памяти, между нами все было естественно, никакой позы и красивых слов, просто стали жить вместе.
Свадьбу решили отметить в семейном кругу. Я уже побывал на многих подобных празднествах и сделал вывод: чем они пышнее, тем стремительнее и безобразнее разваливаются семьи. Наташа меня поддержала.
Отмечали в «Праге» — в то время одном из самых фешенебельных в Москве ресторанов. Считалось очень «круто» сказать: «Мы будем справлять свадьбу в «Праге». Сняли отдельный кабинет, чтобы создать камерную обстановку. Наташа не захотела надевать фату, и
платье у нее было не белое, а зеленое, очень красивое. Мамы произносили трогательные речи за наше счастье и рождение будущих внуков, мы целовались под «Горько!» и после очередного тоста смывались потанцевать в большой зал.
А назавтра с утра — работа. И никаких свадебных путешествий, медового месяца. Все это не входило в наши планы: Наташа бредила ролями, а я новыми спектаклями. К этому времени в Малом театре я уже поставил «Свадьбу Кречинского» Сухово-Кобылина, «Перед заходом солнца» Гауптмана, «Вечерний свет» Арбузова, в которых играли великие Игорь Ильинский, Елена Гоголева, Руфина Нифонтова, Владимир Кенигсон, Михаил Царев, Наташа Вилькина, Виталий Соломин и другие замечательные артисты. Согласитесь — это дорогого стоит.
Виталия Соломина вспоминаю беспрерывно, он рано ушел из жизни, не только из-за гипертонии, а и из-за постоянного стремления заниматься своим делом на пределе возможностей. Работал на износ, чтобы содержать семью, играл и ставил спектакли в Малом, ездил с антрепризами по стране, много снимался. Человеком он был уникальным, умел всех сплотить, вокруг него всегда что-то бурлило, кипело. И другом был первостатейным.
В 1979 году, когда я ставил в Малом «Короля Лира», представители «органов» предложили мне стать членом антисионистского комитета «Палестинское движение сопротивления» — я не знал, как выпутаться из этого кошмара. Умный человек подсказал: «Посоветуйся с Михаилом Царевым. Он в таких делах собаку съел». Встретился и услышал свой приговор: «Под каким предлогом вы откажетесь, не будет иметь значения. Вас не поймут!»
И я лет на шесть стал «невыездным». Но еще до этого у меня был один неприятный эпизод. Поехал в ФРГ на фестиваль со своим спектаклем «Заговор Фиеско в Генуе» по Шиллеру. Принимали нас восторженно. Перед отъездом на родину сидели в ресторане — шумно, весело, танцевали все, даже бургомистр. Разговорился с немецкой художницей Констанцией, красавицей и умницей. Потанцевали, вышли на улицу. И тут представитель «органов», сопровождавший нашу делегацию, схватил Констанцию за руку и потащил в сторону. Помешал ему Виталий Соломин, на которого перед поездкой написали донос и за которым наш контролер должен был особо присматривать. Соломин с ухмылочкой прошел мимо и сознательно увел его за собой. Констанция подбежала ко мне, на глазах у нее были слезы.
Через некоторое время обозленный «товарищ» вернулся в отель, подошел к нам с Констанцией и прошипел мне прямо в ухо: «Сегодня КГБ разрешает тебе ее вы...ть. У тебя еще есть час времени». Надо было дать ему в морду, но я этого не сделал. Для меня это была минута позора, такого унижения я не испытывал никогда в жизни. Не помню, как вернулся в номер. Сел к столу, открыл тетрадь и стал писать почти автоматически. Писать, писать, писать. Мне казалось, что пишу стихотворение. Все это происходило помимо моей воли. Потом, уже в Москве, прочитал: там было одно слово, повторявшееся много раз: б...и, б...и, б...и, б...и, б...и, б...и, б...и, б...и, б...и...
В 1974 году я ставил на Центральном телевидении спектакль «Вишневый
сад» со Смоктуновским в роли Гаева. Никогда не забуду, как он сказал мне однажды в разговоре: «Леня, неужели вы не понимаете, что все мы — рабы?» Рабами и были...
При всей увлеченности работой мы с Наташей мучились от своей бездомности. Зарплаты получали крохотные, так что о кооперативе можно было только мечтать. Набрался духу и отправился к Цареву.
— Михаил Иванович, я женился, жить негде.
— Да, непростая ситуация. Что-нибудь организуем.
И театр помог: квартиру мы получили достаточно быстро, вначале однокомнатную в районе метро «Динамо», а потом «двушку» в самом центре Москвы в доме Малого театра, рядом с Домом кино.
Несколько лет назад прочитал в одной газете, что Гундареву тяготили и раздражали домашние хлопоты. Даже крякнул от возмущения. Наташа, как и Тоня, была прекрасной хозяйкой, ловкой, сноровистой. У нее все горело в руках, мгновенно могла что-то почистить, пожарить, подать на стол, была очень гостеприимна, сама любила поесть и выпить, другое дело, что у нее часто не хватало на это времени. Иным жили.
Помню: зима, холод, стоим на остановке, ждем автобус. Наташа в тонком осеннем пальто сильно мерзнет. Смотрю на нее, сердце сжимается.
— Наташ, тебе надо купить что-нибудь теплое.
— Ленечка, ты с ума сошел, носа не высовываешь из своего театра и совершенно отстал от жизни. Шуб в магазинах нет, там и пальто приличного не найти. Если решим купить, надо маму попросить, у нее есть знакомства.
С помощью Елены Михайловны в ателье нашли хвосты, даже не беличьи — мех был какой-то совершенно дешевый, и справили Наташе огромную шубу. В то время каждое бытовое движение, каждая покупка становились важным событием — все было страшным дефицитом.(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)...
Будущий педагог и театральный режиссер появился на свет в Минске 4 мая 1934 года. Он рос озорным мальчишкой. Никто в те годы не мог предположить, что Леонид когда-то станет заниматься творчеством.
По настоянию отца Хейфец поступил в Белорусский политехнический институт. Однако на последних курсах вуза Леонид проявил свой вольнолюбивый характер и ушел из института, чтобы учиться в ГИТИСе. Хейфеца манил театр.
Наставники не раз отмечали в Леониде умение организовать многих людей для совместной работы. Хейфец умело использовал пространство сцены, мастерски выстраивал действие и своевременно включал наиболее подходящие интонации.
Леонид Ефимович Хейфец: этапы творческого пути
Дебютом режиссера стал спектакль «Сотворившая чудо» (1962), который шел в ТЮЗе Риги. В качестве дипломной работы Хейфец представил спектакль «Шоссе на Большую Медведицу» (1963).
После окончания учебы Хейфеца уже довольно хорошо знали как режиссера, отличающегося очень серьезным подходом к постановочной работе. Его сразу же пригласили на пост режиссера в Центральный академический театр Советской Армии. Здесь режиссер ставит спектакли «Мой бедный Марат», «Смерть Иоанна Грозного», «Дядя Ваня», «Часовщик и курица».
Хейфец предлагал зрителям новое прочтение известных литературных произведений. Он поднимал в своих спектаклях вопросы этического и гражданского характера. Творческий почерк режиссера определялся мастерским соединением холодного расчета, логики и рассудительности.
С начала 70-х и до середины 80-х годов Леонид Ефимович трудился в Малом театре. В его постановках сквозил присущий его творчеству драматизм. Одними из самых удачных проектов тех лет стали постановки по пьесам Шекспира. Однако не забывал режиссер и об отечественной прозе. Одним из любимых авторов Хейфеца был Даниил Гранин.
Леониду Хейфецу довелось плодотворно поработать и за пределами страны. Он ставил спектакли в Польше, Болгарии и Турции. После возвращения на родину режиссер работал с коллективами нескольких театров.
Личная жизнь Леонида Хейфеца
В театральной среде очень часто личная жизнь переплетается с творчеством. В 1982 году во время работы над одним из проектов Хейфец познакомился с Натальей Гундаревой. Режиссера покорили непосредственность актрисы и ее позитивный жизненный настрой. Разница в возрасте не стала помехой для создания семьи. Но вскоре начались ссоры, за которыми последовал развод.
Второй женой Хейфеца стала Ирина Тельпугова, актриса Малого театра.
Леонид Хейфец и теперь активно ведет преподавательскую и режиссерскую деятельность. Он охотно дает интервью и с удовольствием пишет книги.
Совет 2: Хейфиц Иосиф Ефимович: биография, карьера, личная жизнь
Работы выдающегося драматурга и режиссера Иосифа Ефимовича Хейфица вместили в себя всю историю советского периода. Мастер показал себя настоящим художником, сохранившим на пленке для потомков образ человека в постоянно меняющейся истории.
Даже в экранизации творений классиков Иосифу Хейфицу удавалось в их героях находить черты современников, рассказывая о дне текущем. Он талантливо перекладывал прозу на киноязык, а его режиссерские находки всегда оказывались удачными.
Детство и юность
В 1905 году в Минске, в семье служащего Ефима Хейфица на свет появился мальчик. Неординарными творческими способностями Иосиф поражал с детства. Позднее он заинтересовался кинематографом.
В 1924 юноша переехал в Ленинград для учебы в техникуме экранного искусства. Там Иосиф познакомился с Александром Зархи, своим будущим соавтором и другом.
Студенту удачно удавалось совмещать учебу с написанием рецензий для киножурнала «Неделя». После завершения учебы Хейфиц продолжает совершенствовать знания и умения В Институте истории искусств на факультете кино, тогда же начав работу на фабрике «Совкино».
Совместно с Зархи будущий мастер пишет сценарии для фильмов «Транспорт огня» и «Луна слева». Друзья организовали постановочную комсомольскую бригаду и начали съемку картин о молодежи СССР «Ветер в лицо» и «Полдень». Дуэт Хейфиц-Зархи снял ленту «Моя родина» по заказу высших армейских чинов о событиях на китайской границе.
Творческий путь
Шедевр, созданный вчерашними студентами, вызвал восхищение у опытных мастеров. Однако картина не понравилась властям и оказалась забытой. Она осталась лишь в биографии.
Причина опалы в ставке создателей фильма на индивидуальность исполнителей. Хотя старый типажный канон оказался неактуален, новый цензура еще не установила. Потому современные критики «Мою родину» называют каталогом невостребованных индивидуальностей.
Задействованные в создании ленты исполнители были и остались в своем большинстве малоизвестными. Им не удалось впоследствии построить кинокарьеру.
В ленте «Горячие денечки» мастера уже снимали лишь знаменитостей. Однако картина получилась слишком наигранной и статичной. Зато во время съемок Иосиф познакомился с очаровательной Яниной Жеймо.
В центре большинства работ режиссера лежит личность человека. Ярким подтверждением служит картина, ставшая классикой, «Депутат Балтики».
По сюжету образ Полежаева наглядно иллюстрирует возможность гармоничного взаимодействия пролетариата с интеллигенцией. Цель этого проекта и лент «Его зовут Сухэ-Батор», «Член правительства» одна: показ личностного пути к революции героев, различающихся социальным положением и уровнем развития интеллекта.
Шедевры постановщика
Пополнили фильмотеку мастера «Разгром Японии», «Во имя жизни» и «Драгоценные зерна». Затем творческая жизнь взяла паузу. Во время всплеска борьбы с космополитизмом снимать Хейфиц прекратил.
Экранизация «Семьи Журбиных» в 1954 получила название «Большая семья». Лента выполнена в жанре соцреализма и повествует о рабочей династии. Взаимоотношения героев с их профессиональной деятельностью напрямую не связаны.
Тенденция продолжилась и в «Деле Румянцева» и «Дорогой мой человек». Одно из главных мест в творчестве занимает перенос на экран классики.
Самыми значимыми стали «Дама с собачкой» по Чехову, «Ася» по Тургеневу, а также «В городе С» и «Плохой хороший человек». Тем временем режиссер принимал участие в создании картин «Единственная», «Салют, Мария!» и «Впервые замужем».
К великому огорчению мастера он не получил разрешения на экранизацию замысла Ю.Толубеева, съемки картины «Тевье-молочник» при том, что написанный Л. Траубертом сценарий уж был готов.
С шестидесятых по восьмидесятые годы концепция киногероя автора усложняется. Постановщик выделяет непредсказуемость индивидуальности, двойственность человеческой позиции, расхождение с традиционными представлениями о нормах поведения.
В итоге мастер получил звание актерского режиссера. В своем последнем фильме «Бродячий автобус» постановщик зрителю в оригинальной форме преподносится человек и его бытийная среда. При этом в сюжете нет переизбытка в острых ситуациях.
Дела семейные
Иосиф Ефимович был женат дважды. Его первой супругой стала Янина Жеймо, подарившая ему сына Юлия, впоследствии известного польского оператора.
Вторая избранница мастера, Ирина Владимировна Светозарова, поразила его редкой красотой. У супругов два ребенка, сыновья Владимир и Дмитрий. Первый стал кинохудожником, второй – режиссер.
В браке Хейфиц счастлив. В их доме царила любовь. Жила семья достаточно скромно. При этом настоящими сокровищами считались книги, стоявшие на выпиленной мастером полке.
Самоделки Хейфиц любил. Нередко в доме появлялись выполненные им вещицы. Кинодеятель скончался в возрасте девяноста лет.
Его похоронили на Мемориальном кладбище под Санкт-Петербургом около поселка Комарово. Переоценить творчество знаменитого постановщика невозможно.
Его работы удостоены международных премий. Авторитет отличался недостижимой высотой в отечественной киноиндустрии.
Честью работать с ним даже на эпизодических ролях считали самые именитые актеры.
В личной и своей профессиональной деятельности режиссер напоминал чеховского горя своей деликатностью и сдержанность. Он избегал пафосности. С нежной печалью мастер относился к не оправдавшим его ожидания людям, не прекращая верить в их преображение.
Источники:
- Хейфиц Иосиф Ефимович, режиссер: биография, личная жизнь, фильмография
Легенда российского театра Леонид ХЕЙФЕЦ: «Мы ведь тоже когда-то пришли кому-то на смену. Но не было мысли: как бы он скорее сдох, чтобы я занял его место!»
Его называют патриархом российской режиссуры, мастером психологического театра. «Смерть Иоанна Грозного» в его постановке входит в книгу «100 лучших спектаклей мира». Десятки работ на самых известных сценах Москвы, звания, награды. Но мэтр, которому недавно исполнилось восемьдесят, не собирается отдыхать. Леонид Хейфец ставит спектакли в Маяковке, учит в ГИТИСе актеров и режиссеров, на его мастер-классах всегда аншлаг.
«МК» расспросил народного артиста России о причинах театральных конфликтов, актерской солидарности и рецептах семейного счастья.
На съемках телефильма по спектаклю Малого театра «Заговор Фиеско в Генуе» Шиллера. Леонид Хейфец с артистами Натальей Вилькиной и Виталием Соломиным. Фото из личного архива.
— Леонид Ефимович, а вы всегда на свой юбилей исчезаете?
— Нет, перед 60-летием, тогда я был главным режиссером Театра Российской Армии, я намекнул: «Хорошо бы избежать торжеств», — мне сказали: «Да вы что?! Если вы зажмете свой юбилей, вас в театре не поймут!» И я отмечал, но придумал такую форму, чтобы не было признаков юбилея. Задача была: поскорее всем выпить, а потом — все остальное. А дальше, после шестидесяти, я уже твердо исчезал во все свои юбилеи.
— Если не заглядывать в разные биографические источники, чисто внешне вы так и остались на том рубеже…
— Недавно я был в парикмахерской, и жена (актриса Малого театра Ирина Тельпугова. — Е.С.) зашла занести мне ключи. Девушка, которая меня стригла, спросила: «А это кто?» — «Жена». Она перестала стричь: «Жена? Красивая! А сколько же ей лет?» — «Я намного старше. Лучше скажите, сколько лет мне!» Она посмотрела в зеркало: «Ну, где-то 65 могу дать, может, 70». — «Мне через три дня исполняется 80!» Мы с Ирой скоро 30 лет как вместе. У испанского драматурга Кальдерона есть замечательная пьеса «Жизнь есть сон». Так вот, жизнь — это сон, дорогая. И вы по себе поймете.
С любимой женой актрисой Ириной Тельпуговой. Фото из личного архива.
— Леонид Ефимович, за отрывки из будущей автобиографической книги «Всполохи» вы стали лауреатом премии журнала «Октябрь», которая ежегодно вручается авторам лучших публикаций. Это состояние мальчика военных лет, когда все время хочется есть, не проходит годами.
— Самое печальное и грустное, что это ощущение не исчезает. До сих пор действует какой-то рефлекс, заставляющий людей даже в сытой Москве покупать про запас гречневую крупу, подсолнечное масло, соль и сахар.
— А вам свойственна запасливость?
— Что касается продуктов, то нет, но есть у меня определенная расчетливость: я не умею сорить деньгами, не задумываясь. При этом не ощущаю себя жадным человеком. Мой отец погиб на фронте, и за него мы получали пенсию 400 рублей, а мать работала в библиотеке с зарплатой 600 рублей. Она мне сказала: «Сынок, после школы надо получать высшее образование. Если ты не поступишь в институт, мы пенсию не будем получать за отца!» Пенсия полагалась до получения высшего образования. Как мощно государство размышляло и распределяло эти деньги! За погибшего солдата почти совсем ничего не давали, а за жизнь подполковника платили 400 рублей. Поэтому волей-неволей я должен был поступить в институт, но стипендия мне уже не полагалась. Жили впроголодь, как все. Я ждал дня рождения моего друга, предвкушая, что будет вкусное. А что вкусное? Суп с мясом.
А потом началось хрущевское время. Я поехал в командировку от ВТО в Сибирь. Месяц плыли от Минусинска до Норильска по Енисею. В это время совсем не было еды. Магазины закрывались. Нас поселили в гостинице и предупредили: «Имейте в виду, что ресторан работает до пяти!» — «Как до пяти? А если вечером спектакль?» — «А нет еды никакой!» Было только одно блюдо — камбала. Я ничего не придумываю.
— Вы жили вдвоем с мамой и были для нее всем. Еврейская мама — это понятие.
— Так же, как еврейский муж. Вчера мне позвонила Ольга Остроумова, поздравляла с юбилеем. У нас с ней нежные отношения, она у меня играла Раневскую в «Вишневом саде». Я спросил: «Как Валентин-то?» — «Представляешь, вчера сыграл спектакль!» Тут же у меня добавился стишок про русскую женщину, которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, с евреем всю жизнь проживет! Считается, что еврейский мужчина — хороший семьянин. Это так, но когда он начинает стареть и болеть — мама не горюй!
А что касается еврейской мамы, безусловно, это понятие. Это не выдумка. Если у еврейской мамы есть сын, это постоянная подсознательная попытка стать женой сына. Поэтому появление любой женщины на горизонте — набат, караул: в наше пространство входит враг! Вы представить себе не можете, какие у нас с мамой были сцены!..
Леонид Хейфец: «С мамой у нас было полное единение». Фото из личного архива.
— Это, наверное, незабываемо!
— Ко мне приходит молодая женщина. Мама смотрит на нее: губы поджимаются, глаза суживаются — я вижу это как режиссер. Мама очень оскорблена, возмущена и испытывает глубочайшее чувство ненависти. К счастью, девушка была не очень наблюдательной.
За всем этим стоит безмерная любовь к ребенку. Матери постоянно кажется, что так, как она любит сына, жена не умеет, не может. Как человек, много повидавший и поживший, могу сказать: семьи должны жить отдельно, без вариантов. Иначе они рвутся.
— Иногда ситуация кажется безвыходной, потому что трудно сделать выбор между самыми близкими людьми: мамой и женой.
— Однажды, в трудную для меня минуту, я обратился за советом к Алексею Николаевичу Арбузову, прекрасному драматургу, нежному, интеллигентному человеку: «У меня проблема — мама и жена». Мы идем по берегу Рижского залива в Юрмале. Алексей Николаевич говорит: «Леня, все просто. Вам надо для себя решить: с кем вы хотите спать?» Было употреблено очень экспрессивное, непечатное выражение. Я остановился как вкопанный. От Арбузова услышать такое не ожидал.
— Леонид Ефимович, вот мы с вами беседуем, и вы кажетесь мне очень нежным человеком. Но ваши студенты считают вас жестким. Припоминают образные выражения своего мастера типа «ешьте черный хлеб профессии». Правда ли, что вы предлагаете девушкам заткнуть уши, чтобы они не слышали некоторых ваших выражений? Но при этом на занятиях весело.
— Это правда. Причем не только на занятиях, но и на репетициях. Беспрерывно возникают ситуации, при которых чистая литературная речь невозможна, потому что не выражает сути.
— А на заседаниях кафедры такое возможно?
— Нет, заседания кафедры — совсем другое дело. В Варшавской театральной академии, к примеру, вообще нет обсуждений, там нельзя прикоснуться к работе коллеги. Мне объяснили: если сказать, что мне что-то не понравилось, это разрыв на всю оставшуюся жизнь. А в ГИТИСе собирается группа режиссеров смотреть работу и о ней говорить. Многие годы кафедрой режиссуры в ГИТИСе руководил Андрей Александрович Гончаров — человек могучего, бойцовского темперамента, при этом все обсуждения были достаточно откровенными. И Сергею Васильевичу Женовачу удается сохранить атмосферу, при которой мы говорим правду друг другу.
— Сегодня театральные войны вспыхивают не только за кулисами...
— Обострилась конфронтация, смена поколений сопровождается безобразными проявлениями, когда одна часть театральной среды ненавидит другую, а та жаждет смерти третьей. Составляются списки режиссеров, где указываются годы рождения. Мы ведь тоже когда-то пришли кому-то на смену. Мы продолжали и шли дальше. Но не было мысли: как бы он скорее сдох, чтобы я занял его место! Это как с недвижимостью. Про это пьеса «Цена», которую я ставил.
Сцена из спектакля «Цена» в Театре им. Маяковского.
— Но конфликт поколений — вечная проблема! Так было всегда.
— Если честно, то я спокойно отношусь к происходящему. Это было, есть и будет, только в разных формах. Торопливость, одержимость собственным замыслом гонит молодых режиссеров, они с раздражением реагируют на человека, который «медленно ходит». Это свойство молодых. Так и должно быть. Они нетерпеливы: «Какой автор?! Есть я, моя концепция гениальная». А представитель другого поколения видит, что эта концепция дисгармонична, и возникает конфликт. Один выдающийся артист, не буду называть имени, сказал: «Я посмотрел спектакль этого режиссера по русской классике — его нужно арестовать и судить!» Так был глубоко оскорблен. А молодые смотрят, и им нравится.
Самое страшное: прервалась серебряная нить от одного к другому, они отпихнули нас ногой: отойди! Им кажется: с них началось все. А то, чем жила страна в течение 70 лет, перечеркнуто и обессмыслено. Мама меня спросила: «Сыночек, зачем я тогда жила? Зачем отстригала косу, чтобы вступить в комсомол?..»
— Леонид Ефимович, в театре всегда были интриги, но по-тихому. Мы же помним, как Таганка съела Анатолия Эфроса! А сейчас конфликты выплескиваются через рампу.
— Леночка, все было! Мой учитель — народный артист СССР, выдающийся советский режиссер Алексей Дмитриевич Попов, многолетний руководитель Театра Советской Армии, — узнал о том, что он не работает, из бухгалтерии. Он поинтересовался, почему ему зарплату не приносят. Ему сказали: «У вас зарплаты уже нет, вы не работаете в театре». Великий режиссер Андрей Михайлович Лобанов, возглавлявший Ермоловский театр, пришел посмотреть расписание репетиций — и вдруг его глаза уткнулись в приказ, где было написано, что он отстранен от должности. И тот и другой очень быстро умерли. Их убивали. Это не труппа делала, но когда люди говорят: «Мы ни при чем» — это неправильно.
— Когда вас уволили из Театра Советской Армии, ваши артисты Сергей Шакуров и Наталья Вилькина тут же подали заявление и ушли в никуда! А вы на такой поступок способны?
— Какие вопросы вы задаете! Это все равно что спросить: а вы испугаетесь, когда пойдете в атаку?.. Моему увольнению предшествовало мое заявление. Это документальный факт. Андрей Алексеевич Попов, сын Алексея Дмитриевича, замечательный артист, мне сказал: «Леня, меня додавливает начальство. Я думаю, не уйти ли мне?» Я сказал: «Андрей Алексеевич, мы с вами договариваемся: в ту минуту, когда вы принимаете это решение, я подам заявление». Он ответил: «Как же театр останется без главного режиссера?» Я был его заместителем и в то время репетировал два спектакля — «Любовь Яровая» и «Второе дыхание». Проходит время, и он говорит: «Леня, я сегодня утром подал заявление». Я не сказал ни слова, сразу вышел, взял лист бумаги, написал заявление с просьбой освободить меня от занимаемой должности и занес к начальнику театра. А потом Андрею Алексеевичу сказали, чтобы он свое заявление забрал. А мое — подписали, хотя я не просил уволить меня из театра. После этого я три года обходил площадь Коммуны стороной, хотя жил рядом, на Сущевском Валу. Это было первое расставание с Театром Советской Армии, а второе было вообще страшным. Режиссерская судьба редко бывает плюшевой…
— Это была криминальная история, о которой говорила вся Москва, когда бандиты вломились к вам домой, требуя, чтобы вы ушли из Театра Российской Армии. Кому-то было очень нужно заполучить здание, а главный режиссер Леонид Хейфец мешал.
— Даже не знаю, мешал ли? Я был возмущен, что все происходит за спиной коллектива. В моем архиве хранятся два письма, адресованные коллективу театра. Одно датировано 26 мая 1970 года, другое — 2 декабря 1994 года. Вот строки из последнего письма: «Дорогие друзья! Дважды я входил в эту реку — Театр Армии. В третий раз нет сил. Сегодня я подал заявление об уходе. Надеюсь, что вы меня поймете. Спасибо вам за все, и особенно за помощь и поддержку. До конца жизни буду помнить тех, кто в эти дни и ночи был рядом со мной и моей семьей». После нападения здесь, в нашей квартире, какое-то время дежурили актеры.
— Поддержали в трудный момент?
— Когда я в первый раз стал безработным, меня приглашали пять московских театров, но им запретил горком партии. Только Малому театру удалось пробить эту стену. А после второго увольнения мне тут же предложили постановки в своих театрах Иосиф Райхельгауз и Павел Хомский. Народный артист СССР Владимир Этуш предложил мне возглавить кафедру режиссуры в Щукинском училище. Я был на вольных хлебах, а потом Андрей Гончаров пригласил меня в Театр имени Маяковского на должность штатного режиссера.
— Как вы считаете, надо ли из-за политических расхождений ставить точку в дружбе?
— Нужно. Если человек, с которым я дружу, открывается как националист, я прекращаю с ним отношения. Я не вступал в партию, это шло за мной шлейфом, а два моих близких друга вступили. Я спросил, почему они это сделали. Они объяснили: чем больше хороших людей будет в партии, тем лучше. Я не прервал с ними дружбы. Не стал их меньше любить, но появилось чувство жалости: я считал, что они талантливы и пробьются без членства в партии, а они себе не поверили.
— Вы на все смотрите с точки зрения режиссера. Сегодняшние политики — в ком из них яркое актерское дарование?
— Чем выше занимаемая должность, тем больше он гений-артист. Это мои наблюдения и свидетельства истории. Если политику актерских качеств не хватает, он моментально гибнет. Руководство огромными массами людей предполагает грандиозную врожденную способность к актерству.
— А в Жириновском есть артистизм?
— С первых появлений Жириновского на политической арене я лично, как режиссер и театральный педагог, видел в нем человека, выполняющего специальную миссию.
— Ну да, узнаваемый персонаж, есть прототипы, в том числе и в драматургии. Это вне времени, как и некоторые сюжеты. Та же «Цена», к примеру.
— Все время происходят открытия той или иной гениальной пьесы. Роясь в памяти, стал возвращаться к спектаклю Товстоногова и Сироты «Цена». Боже, как блистательно играли актеры! Какой был Юрский! А Стржельчик! Много лет прошло. Я перечитал Артура Миллера и в дневничке написал: «простая гениальная пьеса». Вы не представляете, какое количество людей вертело пальцем у виска в связи с моим выбором «после таких актеров», а я чувствовал, что у меня все болит из-за этой пьессы. А сейчас репетирую Тургенева. «Отцы и сыновья» — инсценировка ирландского драматурга Фрила по роману «Отцы и дети». Перечитав роман «Отцы и дети», я ахнул от того, какого масштаба был писатель Тургенев. Он в первом ряду русских писателей. И еще я понял, что совсем не знаю, как это делать, и это незнание меня потащило.
— Несколько лет назад вы сказали: «Если разбудят в пять утра и скажут, что в шесть есть возможность репетировать «Вишневый сад» или «Дядю Ваню» и еще какую-то пьесу Чехова, сразу проснусь и начну репетировать». Вы сегодня подписываетесь под этими словами?
— Нет. Тогда эта прыть во мне была. А сегодня внутри меня есть ощущение, что я сделал все что мог. Но если ребята берут отрывки из Чехова, я, конечно, дурею.
Виктор Корешков бросил кино, ушёл в религию и убедил сына сделать то же самое
Виктор Корешков бросил кино, ушел в религию и убедил сына сделать то же самое
В минувшую субботу на Селезневском кладбище, что неподалеку от деревни Молоденово на Рублево-Успенском шоссе, похоронили 58-летнего Виктора КОРЕШКОВА. Сердце актера остановилось во сне в ночь на 2 марта. В 70-х и 80-х годах Корешков много снимался и работал в Театре им. Маяковского, а потом неожиданно ушел из профессии. Коллеги гадали: почему талантливый артист, который в свое время был женат на Наталье ГУНДАРЕВОЙ, а потом на певице Валентине ИГНАТЬЕВОЙ, вдруг бросил все и уехал в деревню?
Первой женой Корешкова была Наталья Хорохорина . Студенческий брак двух будущих артистов оказался недолговечным. После развода с Виктором Наталья долго не могла найти свое счастье. Те давние отношения, видимо, оставили глубокую рану в ее душе, и она даже сейчас о них не хочет вспоминать.
После окончания Щепкинского училища и развода с Хорохориной молодой актер устроился в Театр им. Маяковского, и режиссер Гончаров тут же предложил ему роль в спектакле «Леди Макбет Мценского уезда». Играя любовь на сцене с Гундаревой , Виктор и не заметил, как начался роман с партнершей. Наталья как раз развелась с мужем Леонидом Хейфецем и с головой окунулась в новые чувства. Знакомые подтрунивали над Гундаревой, что она кидается из крайности в крайность. Мол, предыдущий супруг был ее старше на 14 лет, а этот моложе на четыре года. Однажды на гастролях звезда, успевшая к тому моменту сыграть десяток великолепных ролей в театре и кино, во время купания в реке потеряла обручальное кольцо. «Доброжелатели» сразу вынесли вердикт: плохая примета. И действительно, брак спустя год после свадьбы затрещал по швам. Но Виктор и Наталья продолжали вместе работать. На съемках ленты «Мнимый больной» они познакомились с молодой певицей Валентиной Игнатьевой , которая позже стала солисткой ВИА «Веселые ребята». Гундарева однажды пожаловалась Игнатьевой, что ее семья на грани развала. Но певица совершенно не ожидала, что уже через пару дней после того, как она узнала о разводе своих приятелей, в ее квартире раздастся звонок Корешкова. Он признался Вале в чувствах, которые скрывал с момента первой встречи. Игнатьева ответила взаимностью, вышла замуж и через год родила сына Ванечку. Отношения Гундаревой и Игнатьевой на этом закончились. А новоиспеченные супруги прожили вместе всего четыре года.В 1999 году две бывшие жены Виктора помирились. А вот как в те годы и вплоть до самой смерти жил сам Виктор Корешков, никому не было известно. Я разыскал племянницу скончавшегося актера.
Последнюю роль в кино дядя Витя сыграл в 1991 году, - рассказала Софья Корешкова . - Он часто ездил к своему духовному отцу в Пафнутьев-Боровской монастырь под Калугой. Поначалу стал фермером, а потом открыл продуктовый магазин. Жил в деревне Молоденово, а солидную часть доходов жертвовал церкви. После Хорохориной, Гундаревой и Игнатьевой он решил больше не жениться на артистках. Нашел простую женщину Оксану, но и с ней не сложилось. А лет 15 назад дядя Витя встретил свою самую большую любовь - Наталью. Она тоже верующая и до самой смерти поддерживала мужа во всех благих начинаниях. О своем единственном сыне дядя никогда не забывал. Когда Иван решил поступать в Щепку, отец его долго отговаривал, но тот не послушался. После окончания училища сыграл несколько небольших ролей в сериалах, в том числе в «Папиных дочках». Полтора года назад Ваня, как и отец, бросил творческую профессию и поступил в духовную семинарию в Сергиевом Посаде. Выучится и станет батюшкой. Жаль, что дядя Витя этого не увидит.
Мой совет - женитесь на Ирочке Тельпуговой, с ней вы будете счастливы.
Я подумал: «У Марии Осиповны что-то не в порядке с головой. Как совсем юная студентка может стать женой уже слегка потертого господина, ведь мне сорок восемь?!» Тем не менее невольно стал присматриваться к Тельпуговой. Она проносилась мимо как ветер, никогда не задерживаясь, не задавая вопросов, прелестно репетировала две главные роли в студенческом спектакле и улетала. Очаровательная, воспитанная, очень интеллигентная леди, совершенно непохожая ни на Тоню, ни на Наташу.
Это было для меня абсолютно ново и, дурацкое слово, - свежо. Я никогда не дружил с такими барышнями, меня всегда окружали более земные, природные создания женского пола; очень извиняюсь, но среди моих жен леди не было.
Уже потом, когда мы познакомились поближе, я спросил:
Ира, а ты полы когда-нибудь мыла?
Нет, мама все делала. Я и готовить не умею, да и не люблю, - Ира была поздним ребенком, и родители очень баловали свое единственное дитя.
Сразу оговорюсь: Ира стала прекрасной хозяйкой. Если раньше она не знала, как поджарить яичницу, то сейчас готовит такие блюда, что французские повара могут отдыхать.
Тельпугова мне нравилась, но никаких шагов к сближению я не делал, уж очень юной и нежной она была.
Накануне распределения Ира сама обратилась ко мне:
Леонид Ефимович, хочу с вами посоветоваться.
Я, такой хитрый гад, щупальце запустил в нее, говорю:
Что мы на ходу разговариваем, приходите ко мне домой, угощу вас своим фирменным блюдом - гречневой кашей, - повел себя как преступный ловелас, заманивающий девушку в свою нору.
Тельпугова пришла вечером, мы ели кашу и разговаривали, Ира волновалась: - Мне предложили выбрать между Детским театром и Малым.
А вы сами к чему склоняетесь?
Очень люблю кошечек, собачек, птичек, поэтому хочу пойти в Детский театр.
Я выразительно покрутил пальцем у виска:
Вам хочется играть зайчиков, но вас приглашают в Малый театр, вы немножко так пораскиньте мозгами.
Давал Ире советы, а сам испытывал к ней огромное чувство нежности и мужской тяги, но не позволил себе никаких вольностей.
Через некоторое время мы стали вместе работать в Малом.
Я старался относиться к Ире так же требовательно, как ко всем своим ученикам, и чем больше она мне нравилась, тем строже становился, прятал чувство за режиссерской суровостью.
Но сколько можно так жить? Мне все чаще хотелось крикнуть на репетиции: «Ира, ай лав ю!» Она как умная чуткая женщина понимала: Леонид Ефимович не вполне адекватен, с ним что-то происходит. В ней тоже росло чувство, но об этом мне не хочется говорить вместо нее.
Однажды после спектакля пригласил Тельпугову прогуляться по улице Горького. Я рассказал ей, что у меня было две семьи, что дочь от первого брака растет во Франции, что принял решение больше никогда не жениться. Ира стала говорить, как верно мое решение и как она меня понимает. Я подумал: что за молодец, так поняла мою душу! В тот вечер я признался ей в любви.
Перед свадьбой спросил свою невесту:
Ира, что тебе подарить?
Зная, что она живет в хороших условиях - ее папа был военным писателем, предполагал, что маленьким бриллиантиком тут не обойдешься, а для режиссера в Советском Союзе такие траты были равносильны катастрофе. Ира ответила как настоящая леди:
Подари мне котенка.
Был куплен, надо сказать, не очень дешевый котенок персидской породы. Девятнадцать лет этот «подарок» жил в нашем доме - огромный срок, по которому уже можно судить о характере моей жены: она обожает весь животный мир от микробов до слонов.
